Михаил Волков

Бывает же такое!
Шведская семья... Вышневолоцкого района

   Как-то, будучи проездом в одной из деревень Вышневолоцкого района, мы зашли в местный магазин. В небольшом помещении, переоборудованном под торговую точку из обыкновенной избы, было жарко натоплено и немноголюдно. Только две пожилые селянки с сумками неторопливо беседовали с продавщицей, привычно обсуждая Ельцина, повышение цен, невыплату пенсий, и т.д., и т.п. Нас встретили с неприкрытым любопытством, а узнав, что мы журналисты, принялись наперебой жаловаться на жизнь. Неожиданно гневные высказывания по поводу окончательного и бесповоротного разложения местного руководства ("Пьют целыми днями да воруют!") были прерваны появлением в магазине небогато одетой женщины - уже немолодой, с изможденным худым лицом. Она заметно припадала на правую ногу и явно не пользовалась симпатией у земляков: завидев ее, наши собеседницы, поджав губы, замолчали с осуждающим видом. Женщина купила хлеба, банку дешевых рыбных консервов и робко поинтересовалась, не привезли ли водку. Продавщица, смотря поверх головы покупательницы в пространство, молча покачала головой. Вынув из кармана потрепанного пальто еще более потрепанный кошелек, женщина расплатилась, несколько суетливо сложила купленные продукты в старую холщовую сумку и, пряча глаза, покинула магазин. Лишь только смолкли ее шаги, селянок прорвало.

   - Во! Стыдобище! Докатились! - зашлась в праведном гневе одна из пожилых покупательниц. - Одного мужика ей уже мало! С двоими спит!..

   Вторая подхватила:

   - Нашла себе пропойц! Живут втроем на виду у всей деревни! Совсем совесть потеряли!..

   - Ага!.. Водки ей подавай - алкашей своих ублажать! - поддакнула продавщица.

   Заинтересовавшись, мы попытались женщин разговорить, но ничего толком не добились: селянки только ругались, отплевывались да высказывались в том смысле, что-де "давно пора Таньку из деревни гнать!" Разузнав, где находится дом деревенской парии, мы отправились по указанному адресу и вскоре уже беседовали с хозяйкой древней, покосившейся избы, носящей, впрочем, следы совсем недавнего, как сейчас говорят, "косметического" ремонта. Увидев наши редакционные удостоверения, Татьяна Васильевна ничуть не удивилась и не смутилась.

   - Вы, наверное, хотите о моих мужьях узнать? - невесело усмехнулась она, переводя взгляд на двух неприметных мужичков, возящихся во дворе с большими листами жести (очевидно, собирались перекрывать крышу).

   - Они действительно ваши мужья? Оба? - осторожно поинтересовались мы.

   Хозяйка дома с какой-то болезненной гордостью вскинула голову:

   - Да, оба. И Андрей, и Володя...

   - Нам об этом можно будет написать?

   Она пожала плечами.

   - Пишите... Я ничего не скрываю и никого не боюсь. Ну, а эти... - женщина неопределенно кивнула в сторону соседних домов, - мне не указ. Моя жизнь. Что хочу - то и делаю!

   Затем она вздохнула и принялась рассказывать.

   Родилась Татьяна в 1949 году. Жили они втроем, бедно, чуть ли не впроголодь. Отец, пришедший с войны инвалидом, пил, что называется, "по-черному" и с большой охотой пропил бы себя, если бы был хоть кому-то на этом свете нужен. Погиб он нелепо и страшно: по пьяному делу заснул в сарае с непогашенной "козьей ножкой" и сгорел заживо. Мать - Анна Никифоровна - осталась одна с трехлетней дочкой на руках. Девочка часто болела, да к тому же с рождения была обречена на хромоту: правая нога у нее оказалась значительно короче левой. С людской жестокостью (поначалу - детской, еще неосознанной) Татьяна столкнулась рано: ее сверстники, инстинктивно чувствуя ущербность девочки, относились к ней либо враждебно, либо брезгливо-снисходительно. Масла в огонь подливали соседки. Прилюдно, со скорбно-приторным выражением на лицах, сочувствуя "хроменькой", за глаза они ее называли "каракатицей", зло выговаривая своим отпрыскам: "Да что ты с этой хромой уродиной возишься?! Мало тебе нормальных ребят?!"

   Шло время. Дети подрастали, становясь юношами и девушками, бегали в соседнюю деревню на танцы, открывали в себе способность любить, женились, выходили замуж, рожали детей. Татьяна же по-прежнему оставалась для всех "каракатицей", пугалом огородным, чуть ли не местной дурочкой. Тем более, что обиженной она оказалась не только здоровьем, но и внешностью: лицом пошла в отца - небольшие глаза, тяжелая челюсть, крупный нос... Жизнь обтекала ее стороной, как река камень. Годы складывались в десятилетия, и ничего не менялось, лишь старела мать да ветшал дом.

   Появился, правда, однажды в судьбе Татьяны человек, то ли пожалевший, то ли и вправду полюбивший ее. Приезжий, бывший зек, жил с ней полгода, да зарезали его в районном центре, опять же по пьяному делу. После этого окружающая серая муть под названием "жизнь" сделалась еще тоскливей, еще безнадежнее. Где-то вдалеке, будто на другой планете, происходили исторические события: рушились империи, вспыхивали межнациональный войны, менялись президенты и правительства. Здесь же, в Богом забытой тмутаракани в жизни Татьяны все оставалось по-прежнему: брезгливо-снисходительные взгляды, притворное сочувствие да шепоток за спиной: "Вот, не ровен час, помрет Никифоровна, каракатица-то наша совсем пропадет!.."

   А мать и в самом деле тяжело заболела. Возилась по хозяйству до последнего, но потом все-таки слегла. Ничего не поделаешь - возраст! Попыталась Татьяна ее лечить, да куда там! Лекарства стали стоить бешеные деньги, об операциях и говорить нечего! Нищенской же пенсии по инвалидности вместе с материнской - за выслугу лет - едва хватало на хлеб, бакалею да самую дешевую одежду. Только подсобное хозяйство и выручало, хотя никакой живности, кроме кур, не держали. Зато - огород свой. Запасешь картошки побольше, солений всяких наделаешь - и ничего, жить можно...

   Анна Никифоровна умерла как истинный праведник: заснула и не проснулась. Как Татьяна мать хоронила, как хромала по инстанциям, оформляя необходимые бумаги и выпрашивая деньги, - отдельная история. Отпевали Анну Никифоровну в новой, вернее, в недавно восстановленной церкви. Присутствующие при этом односельчане смотрели на убитую горем Татьяну как на следующую кандидатку в покойницы. Общественное мнение было единодушным: "Все! Теперь Танька точно либо с голоду помрет, либо сопьется, либо повесится! Каракатице одной хозяйство не потянуть! Помочь-то мы ей, конечно, поможем (хотя у самих дома - шаром покати), да надолго ли ей этой помощи хватит?

   И вот тут-то, наверное, впервые в жизни, Татьяна разозлилась по-настоящему. Заняв деньги, она в одни прекрасный день исчезла из деревни, оставив на двери дома записку: "Уехала в Москву. Скоро буду". Для местных жителей это оказалось настоящей сенсацией. Ну, примерно такой же, как если бы вдруг гора сдвинулась с места и пошла к Магомету. А не наоборот. К дому "каракатицы" отправлялись целые экскурсии, по десять раз перечитывали записку и строили различные гипотезы - одна фантастичнее другой. Кто-то утверждал, что у Татьяны неожиданно обнаружились богатые родственники в Москве, кто-то доказывал, что хромоногая окончательно съехала с катушек и теперь наверняка "приземлится" в сумасшедшем доме... Однако никому и в голову не пришло, что на самом деле "каракатица" в сорок девять лет, с врожденным уродством и с целой кучей приобретенных болячек, вопреки и назло всему - возрасту, обстоятельствам, самой судьбе - поехала... устраивать личную жизнь.

   ...В столице Татьяна бывала один-единственный раз, к тому же очень давно: совсем маленькой девочкой мать возила ее в Центральный парк культуры и отдыха. От того далекого дня осталось лишь смутное ощущение радости; теперь же Москва поражала и пугала ее. Представьте: вы всю жизнь просидели в небольшой деревушке, из связей с внешним миром имея лишь дышащий на ладан древний телевизор да радиоточку, и вдруг оказались на шумной, похожей на растревоженный муравейник, улице, в многоликой, одновременно - безумной и равнодушной толпе. Татьяну поражало все: невиданные в их жизни автомобили, сверкающие витрины, огромные рекламные щиты, изобилие совершенно незнакомых продуктов и товаров, странная, пугающая молодежь, нарядами своими похожая на клоунов, а поведением - на буйных сумасшедших... Побродив немного по близлежащим улицам, женщина, боясь заблудиться, вернулась обратно на вокзал. Перед ней (кстати сказать, довольно практичным человеком) стояла конкретная и вполне определенная задача: здесь, на вокзале, в суете и толчее, найти себе мужика. Если хотите - мужа.

   Будучи реалисткой до мозга костей, Татьяна прекрасно понимала: никаких неожиданных романтических встреч с престарелыми принцами не предвидится. Выбирать надо самой, и выбирать из тех, кому уж точно не до жиру, то есть из бомжей. Чего-чего, а этого добра на вокзале хватало! Рассуждала она примерно так: "Одной с хозяйством мне действительно не справиться. Да и старость в одиночестве - штука малоприятная... А тут наверняка много тех, кто пал жертвой обстоятельств, кто и желал бы вырваться из замкнутого круга, да не знает, как... Мне что главное? Чтобы не злой был и не больной. Все остальное - приложится..." В конце концов подходящая кандидатура на роль мужа нашлась. Мужчина, примерно подходящий ей по возрасту, в старом засаленном пальто, стоптанных дырявых ботинках, грязной трясущейся рукой отсчитывал явно набранную подаянием мелочь, чтобы в буфете купить себе стакан горячего чая - на большее денег, похоже, не хватало. Татьяну привлекло в бомже какое-то затравленное, абсолютно беспомощное выражение лица и отчаявшийся, безнадежный взгляд воспаленных глаз. Женщина молча подошла к несчастному, молча достала из сумки припасенную загодя бутылку водки, открыла, налила полстакана и протянула недоумевающему бродяге.

   - Пей! - строго сказала она, вновь завинчивая пробку. Кандидат в мужья, не задавая лишних вопросов, схватил со стола водку, проглотил ее одним глотком и, давясь, запил чаем. Спиртное оказало свое благотворное действие почти мгновенно: бомжа прошиб пот, руки перестали трястись, он с облегчением перевел дух и посмотрел на Татьяну с благодарностью.

   - Говорить можешь? - поинтересовалась она.

   Бродяга кивнул. Узнав имя и фамилию нового знакомого, а также профессию (Андрей оказался бывшим плотником), Татьяна набралась смелости и предложила ехать с ней. Многого не обещала, но крышу над головой, спокойную, размеренную жизнь, кусок хлеба и время от времени бутылочку гарантировала. К концу разговора бомж уже смотрел на нее, как на внезапно спустившегося с небес ангела-хранителя. После восьми (!) лет, проведенных по чердакам, подвалам, а то и просто ямам, он был готов идти за кем угодно и куда угодно. Туберкулеза у Андрея, к счастью, не оказалось, а вшей в общем-то вывести нетрудно.

   Когда они покидали буфет, бомж вдруг заплакал и, очевидно, боясь потерять Татьяну в вокзальной толпе, мертвой хваткой вцепился в ее локоть. Они уже спускались по лестнице, чтобы, выйдя на улицу, проследовать к пригородным кассам, но тут внимание женщины привлекла скрюченная фигура еще одного бомжа. Совсем уж грязный и тощий, он стоял, обеими руками схватившись за подоконник, и медленно раскачивался из стороны в сторону, смотря на пробегающих мимо людей умоляющим взором. Неожиданно, каким-то шестым чувством, Татьяна поняла: бродяга приполз сюда умирать. Далее она действовала почти инстинктивно: снова достала из сумки бутылку, быстрым движением свинтила пробку и, процедив Андрею сквозь зубы: "Помоги!", сунула горлышко в судорожно перекошенный рот. Ее спутник осторожно наклонил голову товарища по несчастью, тот глотнул, закашлялся, потом опустился на корточки и закрыл лицо ладонями.

   - Можно еще глоточек? - глухо пробормотал он, выпил и вернул водку Татьяне. - Спасибо...

   Дождавшись, когда самочувствие бомжа перестанет вызывать опасения, они выбрались на улицу. Мужчины закурили окурки, которые нашлись в кармане у Андрея, и понемногу завязался разговор. Их новый знакомый - Володя (бывший учитель, между прочим), рассказал, что накануне отравился каким-то ужасным алкогольным суррогатом, ночь провалялся в подвале, а наутро действительно пополз на вокзал умирать.

   Татьяна колебалась недолго.

   - Поехали с нами! - выпалила она, с некоторой опаской косясь на Андрея - как он это воспримет? Но тот и бровью не повел.

   С тех-то пор, вот уже больше года они неразлучны и делят все на троих - и жилье, и работу, и еду, и водку (правда, изредка) и, естественно, постель. Живут душа в душу, тем более мужики попались, как на подбор, миролюбивые и покладистые. Даже выпив, не отношения выясняют, а "за жизнь" беседуют. Такая вот идиллия... Или (если по-европейски) - "шведская семья".

   Что после появления "каракатицы" аж с двумя мужьями сразу произошло в деревне - можете себе представить. Если бы вдруг на центральной улице сел вертолет, оттуда бы вылез пьяный Ельцин и начал бы, надсаживаясь, орать похабные частушки, и то шок был бы гораздо меньшим. Земляки "хромоножку", конечно же, осуждают. Причем - дружно. Мы расспросили людей, и самым "либеральным" было такое мнение: "Шалава! Насмотрелась фильмов всяких - вот и выпендривается!" Интересно, где это Татьяна могла насмотреться "всяких" фильмов? Телевизор в ее доме давно уже пылится на тумбочке, кино в деревню последний раз привозили году эдак в 89-м - крутили душещипательный индийский фильм, в котором, как вы понимаете, о всяких там "коллективухах", "фрилавах" и прочих "извращениях" и речи быть не могло... Газеты-журналы покупать? Откуда деньги на такую роскошь?!

   Тем не менее соседи уверены: "Тлетворное влияние Запада!" Будь Татьяна пожиже по характеру, прислушивайся она к мнению "обчества" - погибать бы ей в одиночку, без всякой надежды на людское понимание и тепло.

   Нет, ее бы, разумеется, жалели. С тайным чувством собственного превосходства подкидывали кое-какую мелочишку да тяжело вздыхали по ее "незадавшейся судьбе".

   Мы вообще-то добрые... Как говорится, "морду набьем, но батоном поделимся". Вроде и церковь в селе отреставрировали, вроде и иконы в каждом доме висят... Вот только истина "не суди, да не судим будешь" по-прежнему не для нас. К сожалению.

   Да и с памятью далеко не все в порядке. Тем, кто нынче гневно клеймит "хромую шлюху", неплохо бы вспомнить, как с раннего детства дразнили Татьяну "каракатицей", заставляя ее верить в собственное ничтожество; как день за днем, год за годом отравляли ей жизнь; как видели в несчастной парии лишь некую "точку приложения зла"; по-научному выражаясь, "сублимируя личные комплексы и страхи"... Что же вы теперь-то хотите от женщины, в одном поступке которой христианского больше, чем во всех ваших лицемерных поклонах и скверно вызубренных на старости лет молитвах?!

   ...Покидая деревню, мы проехали мимо дома Татьяны Васильевны. Андрей и Володя возились на крыше, отдирая и бросая вниз сгнившие от времени, уже дырявые, как решето, куски старого покрытия. Хозяйку мы не заметили - очевидно, вновь пошла в магазин в надежде купить бутылку - угостить своих работяг.

   Все было спокойно. Вот только за соседним забором мелькнули колючий, враждебный взгляд да поджатые губы...

   Михаил Волков

Музыка       Проза       Живопись       Разное